О Красной Шапочке

    У Красной Шапочки
    Не ножки, а ноженьки,
    Не ручки, а лапочки
    Беленькой коженьки.

    На щечечке ямочка,
    Ротик малюсенький.
    Шапочку мамочка
    Послала к бабусеньке.

    Отправилась душечка,
    Крошка манюнечка.
    В лесу – избушечка,
    В избушке – бабунечка.

    «Бонжур, бабусенька!
    Отчего твои глазики
    Такие круглюсенькие,
    Как медные тазики?

    Почему твоя рученька
    Длинная, длинная?..»
    Бедная внученька,
    Крошка невинная!

    Волк отвратительный,
    Сцапав в охапочку,
    Скушал решительно
    Красную Шапочку.

    Деточки-крошечки,
    Мальчики, девочки,
    Милые кошечки –
    Верочки, Севочки!

    Вы слышали драмочку
    Про Красную Шапочку?
    Слушайтесь
                             
    Слушайтесь
                             

http://valsur.livejournal.com/470612.html

ХОЗЯИН И ЕГО...

...ВЫСОКООПЛАЧИВАЕМЫЕ СПЕЦИАЛИСТЫ

http://valsur.livejournal.com/467374.html

http://valsur.livejournal.com/410298.html

Его богемный сложный нрав
Рождён мужицкой стихией:
Мужчина он –
                    а звать Марией,
Потомок пекаря –
                    а Граф.
эпиграмма: Александр Безыменский

http://valsur.livejournal.com/377826.html

  Едва только в Ленинграде 1941 года раздавался сигнал воздушной тревоги, как в небо поднимались «ястребки» – самолёты-истребители. Они защищали Великий город.
  В те суровые дни на Ленинградском радио был создан образ молодого бойца Сени Ястребкова. Фронтовики всегда с нетерпением ждали очередной передачи с его участием.
  При подготовке одной из программ не хватало песни.
  Композитор Соловьёв-Седой наиграл мелодию.

  — Слов нет, музыка хороша, — сказала находившаяся в студии поэтесса Людмила Давидович.
  — Музыка хороша, — согласился режиссер, — но завтра передача, а слов – нет.
  На следующее утро Давидович принесла «слова».
  Программа вышла в эфир. Не успев выучить стихи наизусть, песню исполнил с листа игравший роль Сени Ястребкова, тогда молодой, ныне народный артист СССР Александр Борисов.
  Её подхватили и запели ленинградцы, а потом она понеслась по всем фронтам Великой Отечественной войны.
  Песня называлась «Играй, мой баян».
  ... Мы праздновали двадцатилетие прорыва Ленинградской блокады. Кто-то включил магнитофон. Раздалась знакомая мелодия.
  — Вы помните, как эта песня была написана, — сказала мне Людмила Давидович. — А вот связанный с ней эпизод. После войны я переехала в Москву и, чтоб получить прописку, пришла с заявлением к начальнику милиции.

  — Чем вы занимаетесь? — спросил он.
  — Я литератор. Пишу песни.
  — Какие песни?
  — Разные... Вот, например, «Играй, мой баян».
  — Что?! — сказал начальник. — «Как под-ру-угу, мы Родину любим свою...» Это вы? А не Соловьёв-Седой?
  — Он написал музыку, а я – слова.
  — Что же вы сразу не сказали? — сердито улыбнулся начальник. — Вас можно прописать по всей линии фронта, от Белого до Чёрного моря. — И поставил резолюцию.

http://valsur.livejournal.com/335230.html

  Ученик Леонидова – народный артист РСФСР И. Рапопорт рассказывает, как Леонид Миронович в споре о ненавистном ему формалистическом театре сказал:
  — Идёшь по улице, видишь что-то фиолетовое, подходишь, оказывается дерьмо. Отвернёшься и пройдёшь мимо. Но ведь фиолетовое, вот и подходят, смотрят.
  Заранее условившись, мы встретились с Леонидом Мироновичем в Театральном институте. Он пригласил меня на свою лекцию. У входа в аудиторию к Леонидову подбежал студент. Почтительно склонясь, он заговорил:
  — Леонид Миронович! Я счастлив... Я благодарен... На вашей прошлой лекции я понял... Вы...

  Леонидов приостановился, стукнул тростью об пол и всей грузной своей фигурой повернулся к собеседнику. Один глаз у него прищурился, а другой, круглый, широко раскрытый, впился в студента. Тот словно поперхнулся и смолк.
  Нависла пауза.
  — Молодой человек, — тихо сказал Леонидов, — тот, кто всё понимает в искусстве, не понимает в нём ничего.
  И следом, будто про себя, уже не студенту, а куда-то в пространство:
— Неверная у подхалима карьера. Девять задов вылижет, а десятый так с ним обойдётся, что ни в какой бане не отмоется.
  Студент растворился. Будто и не было.
  Мы вошли в аудиторию.

http://valsur.livejournal.com/335007.html

  Александра Трифоновича Твардовского я рисовал «из-за угла» во время одного из пленумов Союза писателей.
  Зная его нелюбовь ко всяческой рекламе, я старался пристроиться так, чтобы сделать рисунок незаметно для него. Но Твардовский всё же обнаружил мой манёвр. Сначала, приняв будто бы более удобную позу, он прикрыл лицо рукой, а потом и вовсе пересел на другое место. Тогда и я, как бы ненароком, встал, походил немного и вновь, на этот раз более удачно, занял выгодную позицию.

  Рисунок был опубликован. Мы случайно встретились с Твардовским в Доме литераторов и шутя вспомнили наши «тактические» действия на пленуме.
  — Александр Трифонович, — спросил я, — почему вы сбежали? Ведь Теркин никогда не бегал от врага!
  Твардовский достал папироску. Зажигая спичку, он сложил ладони, как будто прикуривал на ветру, и сказал:
  — Но ведь Теркин просто так не подставлял голову.

http://valsur.livejournal.com/333850.html

  Студия киноактёра. На сцене Малого зала идёт репетиция спектакля «Синяя птичка» – весёлого обозрения на тему искусства. В спектакле заняты известные актёры старшего поколения: Тенин, Мартинсон, Сухаревская и талантливая молодёжь. Режиссер – Виктор Драгунский. Авторы: Михаил Пустынин, Андрей Карасёв, Владлен Бахнов, Людмила Давидович и сам режиссёр. Мне поручено декоративное оформление.
  Художественных руководителей два, оба уважаемые, оба маститые, – Михаил Ильич Ромм и Сергей Апполинарьевич Герасимов. Характеры в высшей степени разные.

  Герасимов внимательно следит за ходом репетиции. Уходит только тогда, когда его вызывают по каким-либо делам. Возвращается и снова наблюдает происходящее на сцене. Мы создаём сатирическое представление, но лицо худрука бесстрастно, даже сурово.
  Появляется Ромм. Он входит улыбаясь. Каждый удачный номер вызывает у него смех. Иногда он хохочет до слёз.
  Но вот настаёт день генеральной репетиции. Оба худрука садятся рядом. Начинается спектакль.
  Два часа смеётся Герасимов.
  Два часа серьёзен Ромм.
  Сергей Апполинарьевич, наконец, даёт волю своим чувствам, а Михаил Ильич сдержан. Он облегченно улыбается лишь после того, как дают занавес.
  Больше всех смеётся представитель реперткома – судьбу спектакля решает он...

http://valsur.livejournal.com/329363.html

  Александр Александрович Брянцев, создавший полвека назад Ленинградский театр юных зрителей, пришёл в морской фуражке. Перехватив мой удивительный взгляд, он улыбнулся...
  — До работы в театре, — сказал он, — я был моряком. Это приучило меня к дисциплине, точности, порядку, что весьма полезно и руководителю театра. И ещё... в этой фуражке я чувствую себя моложе.

  Было это в 1955 году. По заказу Лениздата я работал над альбомом «Что ни страница – знакомые лица».
  — Кого же ещё из ленинградцев вы будете рисовать? — спросил Александр Александрович.
  Я показал ему список. Он увидел имена бывших своих воспитанников, уже ушедших из ТЮЗа на большие сцены и на экраны кино: Николай Черкасов, Борис Чирков, Леонид Любашевский, Виталий Полицеймако...
  — Двух я чуть не прозевал, — сказал Брянцев. — Не помню уже почему, но на просмотре они мне не понравились. Случилось так, что за ответом оба пришли, когда я торопился на сбор труппы. Отказать, не объяснив почему, я не смог. Пришлось пригласить их на собрание. Так они и остались в театре. И что же? Оба оказались превосходными актёрами. А один даже написал для нашего театра несколько пьес.
  — Кто же они? — спросил я.
  — Теперь они широко известны, — сказал Брянцев, — Чирков прославился в фильмах о Максиме, а Любашевский сыграл в картине, поставленной по его же сценарию, роль Якова Свердлова.

  ...До этой встречи с Брянцевым, да и после неё я много раз общался с его знаменитыми воспитанниками. И всегда, когда возникал разговор об Александре Александровиче, они с благодарностью произносили:
  — Папа Брянцев.

http://valsur.livejournal.com/328631.html

  Пожалуй, нет зрителя театра или кино, который бы не знал Фаину Георгиевну Раневскую.
  В споре о том, какое у Раевской амплуа, её многолетний партнёр по сцене О.Н. Абдулов сказал:

  — На этот вопрос невозможно ответить. Она одна – целая труппа!
  Впервые я рисовал Фаину Георгиевну у неё дома в Старопименовском переулке. Я пришёл к ней весенним днём 1948 года. Комната в большой коммунальной квартире упиралась окном в стену соседнего дома и освещалась электричеством.
  — Живу, как Диоген, — сказала Раневская, — как видите, днём с огнём.
  С первых её слов возникла атмосфера той непосредственности и простоты, которая возникла обычно, когда встречаешься с человеком, наделённым незаурядным чувством юмора.
  Она была в тёмном халате, курила сигарету и рассматривала альбом рисунков Гросса. Фаина Георгиевна огорчилась, что ничем не может меня угостить.
  — Доконала популярность, — жаловалась она. — Невозможно зайти в магазин. Меня сразу узнают, и вместо того чтобы сделать необходимые покупки, приходится бежать. Хорошо ещё, что у меня нет телефона, а то и дома бы покоя не было.
  Чтобы облегчить судьбу актрисы, я прервал работу над рисунком и купил в ближайшем магазине полуфабрикаты. Фаина Георгиевна тут же положила их на сковороду.
  Правда, пока я доводил рисунок, мы заговорились и полуфабрикаты сгорели. Пришлось идти обедать в Дом актёра.
  На Пушкинской площади Раневская вдруг наклонилась ко мне и шепнула:
  — Видите высокого человека в спортивной куртке? Это поэт Сергей Васильев.
  — А вам не приходит в голову, — спросил я, — что в этот момент кто-то кому-то показывает на вас и говорит: «Видите эту импозантную даму с красивой сединой? Это...»
  Фаина Георгиевна испуганно оглянулась и быстро вошла в подъезд Дома актёра...
  Недавно я навестил Раневскую в её новой квартире на втором этаже высотного дома на Котельнической набережной.
  — Не могли дать повыше, — иронизировала она. — Живёшь в высотном доме и даже лифтом не пользуешься.. Кстати, голубчик, я уже давно бросила курить, а в вашем рисунке – всё ещё с сигаретой в руке.
  Это было произнесено в тот момент, когда я вынул из кармана пачку сигарет. Я быстро сунул её обратно.
  — Нет, нет, — сказала Фаина Георгиевна. — Я даже люблю, когда курят другие, — и пригласила меня к столу.
  — Сейчас, — сказала она, — жить стало легче. Что ни говори, удобная вещь – телефон. Сделаешь заказ, и всё доставляют на дом.
  — А как же «поклонники»? — спросил я.
  Тут раздался звонок. Раневская сняла трубку и, услышав изводяще знакомый голос, сказала:
  — Извините, я не могу продолжать разговор. Я говорю из автомата, а здесь большая очередь..
  Юмор замечательной актрисы подсказал мне новое решение старого рисунка. Фаина Георгиевна изображена без сигареты. Она держит в руке телефонную трубку.
  Но мне не хотелось убирать из рисунка дым, на фоне которого чётко смотрится светлое пятно волос. Поэтому, с разрешения хозяйки.. курю – я.

http://valsur.livejournal.com/319478.html