-- Аркадий Райкин, миниатюра "Кто сшил костюм?" из сборника "Люди и манекены".

Взято здесь

https://protvagrad.livejournal.com/148526.html

https://ne-planka.livejournal.com/948091.html

А началось в древней Киргизии, где я впервые побывал полвека назад. Но тот случай запомнил. Да, сам-то случай простой.
Торгует киргиз чебуреками. Кстати, некоторые киргизы понимают в этом толк! Короче, подошла к нему русская женщина, купила и ест тут же. И замечает укоризненно-возмущённо:
- Это что за чебурек?! Один лук!!
Киргиз, не очень хорошо владея русским языком, ей возражает:
- Зачем один лук?! Много лука!!
Как-то рассказал я эту историю, когда к нам многочисленные гости пришли. Ну, гости радостно посмеялись. Ага. И один из моих сыновей, Кирилл, этот случай запомнил. А он вообще посмеяться любит. И посмешить народ тоже любит. Правда, рассказывать анекдоты он не сразу научился...

А вот теперь сама исторрия. Приехала к нам знакомая француженка. Ну, непосредственно из Франции. Сидим за столом. Там ещё какие-то родственники заявились. Рассказываем что-нибудь смешное. Тут Кирилл решил, что настала его очередь посмешить народ. Вот он и решил использовать тот киргизский чебурек... Но малыш ведь ещё, не всё понимает. В его исполнении рассказ прозвучал так:
- Купила женщина у киргиза чебурек, ест его и говорит, что лука мало. А тот отвечает, что лука много.
Поскольку все присутствующие знали наизусть эту историю, то все расхохотались. А француженка, даром, что из Франции, русский-то язык хорошо понимала. Но тут она никакого юмора не уловила и потому вытаращила глаза:
- Какой странный русский юмор...
Ну, тут уж все так заржали, что чуть круассанами не подавились. Кстати, шикарные круассаны, вчера в Париже пекли.

https://numach.livejournal.com/2199325.html

Моя мама и бабушка были врачами-гинекологами , так что смешных историй очень много .

Одна из них : мама " вела " участок морского порта в Мариуполе и к ней на прием попадали как наши гражданки , так и женщины других стран , которые работают поварами , горничными и т.п на суднах дальнего плавания . Конечно , такие пациентки приходили на прием с переводчиком , чтобы им могли оказать качественную медицинскую помощь . Но не помог один раз и переводчик , а только слесарь-сантехник при поликлинике ...

Дело в чем - на одном судне ( забыла под чьим флагом и какой нац.состав команды был ) одной официантке из обслуживающего персонала потребовалась срочная консультация гинеколога и ее привезли в поликлинику в мамину смену . На предложение мамы раздеться последовало смущение и заминка со стороны зарубежной гостьи - оказалось , что на время "плавания " ее муж одевал ей " пояс верности " с одной парой ключей , естественно - у него . А он - далеко ...

Что-то делать надо было , потому что подозрение на внематочную - не шутки . УЗИ тогда не было , только пальпация , а провести ее нет никакой возможности .

Пояс был сделан из металла и пришлось его распиливать в самом тонком месте , прикрыв пациентку с головой , чтобы только часть пояса видна для слесаря . Русская пилочка по металлу спасла жизнь иностранной подданной , а так же ей предоставили документ , что "пояс верности" снят по медпоказаниям .

Не знаю - спасло это ее брак ?

Смешное в этой истории то , что переводчик не знал , как перевести словосочетание "пояс-верности" , а мама , как простой советский врач , никогда не видела (впрочем , как и слесарь) таких штуковин и думала , что на прием к ней привели сумасшедшую в железных трусах ))).

Пациентки,которые  в коридоре сидели и ждали своей очереди, ржали как кони , потому что сначала без очереди зашла женщина в экзотической одежде , потом вышла бледная переводчица и вернулась в кабинет с мужичком в робе , а через несколько минут раздался скрежет металла и визг пилочки ))). Слесарь потом был "звездой" женской консультации .

Читайте: Медики шутят

http://ymorno-ru.livejournal.com/4460226.html

Художник Юлий Абрамович ГАНФ

    Театру Сатиры в юбилейные дни в числе прочих благ мне хочется пожелать хороших, веселых пьес.
    Увы, бывает так: автор определил свое творение комедией, и поэтому-то во множестве мест ремарки: Смех... Смеются... Весело смеются и т. п.
    Я охотно допускаю, что автор действительно искренно и заливисто смеялся в этих местах, но, увы, oн в этом деле первый и последний человек, которому смешно.
    В дальнейшем происходят следующие события: безуспешно попытавшись рассмешить директора, замдиректора, завлитчастью, главрежа, администратора и зашедшего на огонек бутафора, автор читает свою пьесу актерам. «Павел смеется», «Вася хохочет», «Иринка заливисто...», «Петька переливисто», «Тоня как колокольчик», «Все ребята весело хохочут», — бросает он в молчаливую, сосредоточенную толпу актеров. За полтора часа читки автор этот от имени женщин и мужчин смеялся столько, что даже осовел. Он жадно пьет воду и жадно глядит на актеров. Они тоже осовели, полное всеобщее осовение. Директор и замдиректора, слушающие пьесу во второй раз, осовели больше всех, пьеса в кратких обсуждениях признана интересной, отражающей, отображающей комедией.


      Во время застольного периода все обстоит прекрасно. Режиссер изо всех сил не пускает актеров играть. Это ему удается: они не хотят играть. Некоторых, неправильно понявших режиссерское предписание «не играть пока что» и опаздывающих, пропускающих репетиции, одергивают — и все идет прекрасно.
      Исключением в грустном коллективе является автор, который вдруг улыбнется, вдруг засмеется. Но все знают, что он человек нервный, не очень здоровый, и относятся к этому без удивления.
      Во время репетиций на сцене дело обстоит хуже.
      — Вам здесь смеяться надо, Петр Петрович,— говорит режиссер актеру.
      — Смейтесь сами! — отвечает несдержанный актер.
      — Я попросил бы вас соблюдать трудовую дисциплину! — кричит режиссер.— Это уже не первый случай, когда вы отказываетесь смеяться во время репетиций. Может быть, вы и на спектакле не будете смеяться?
      — На спектакле видно будет,— отвечает уклончиво актер.
      Вмешивается автор. Он старается говорить ласково, убеждающее.
      — Неужели вам не смешно? — спрашивает он. — Это место насыщено смехом. Ну вот смотрите. Вы подходите к Любке с желанием её обнять, она оборачивается и показывает вам кулак. Неужели же, простите меня, в актерской среде нет еще настоящего понимания глубины явлений...
      — Я буду смеяться на генеральной, — мрачно вставляет актер.
      Вечером автор приглашает актера к себе. Часа через два такой разговор.
      Актер. Я тебя люблю, Коля, я тебя больше всех на свете люблю. Все, все проси у меня, но смеяться не могу... понимаешь...
      Автор. Во-первых, я не Коля, а Борис, но не в этом дело. Я прошу тебя, ну для меня, только в особо насыщенных местах хотя бы.
      Актер. Ладно, только для тебя. Ты мне отметь эти особо насыщенные места, я буду смеяться. H до чего же я тебя, Сережа, люблю...

      И вот на спектакле сцена хохочет — в зрительном зале молчание.
      Это, собственно, конец. Конечно, я сгустил краски. Уж очень не люблю скуки в театре.

http://valsur.livejournal.com/429182.html

Вождь племени аквазин Нана Адаку II торжественно отмечал двадцатилетие своего правления. Отовсюду, даже из самых отдаленных уголков, стекались в город Нкваби его подданные.

На улицах редко можно было видеть людей в европейской одежде. Почти все были в исконных нарядах Золотого Берега. Мужчины щеголяли в плетеных сандалиях и ниспадавших с одного плеча традиционных кенте из пестрого бархата или яркой домотканой материи. Величественно вышагивали, позвякивая золотыми сережками, браслетами и цепочками, женщины в национальных одеждах. Барабаны отбивали ритм благодарственных молений.

Празднества проходили в разгар сбора и продажи бобов какао, всюду слышался звон монет, фермеры тратили деньги направо и налево. Встретившись после долгой разлуки, друзья не скупились на виски, джин, шампанское. За разговорами о новостях, воспоминаниями о былых временах принесенная в дар бутылка осушалась порой самим подарившим. Впрочем, никого это не смущало, настроение у всех было приподнятое.
В четыре часа пополудни люди неторопливо направились в главный парк города, где все было подготовлено для празднования одвиры [Одвира — традиционный праздник народности тви, который отмечают в Гане в сентябре-октябре. (Прим. авт.)]. Там и сям виднелись беседки из пальмовых листьев.

Оманхене, верховный вождь племени, в золотой короне и расшитом золотыми бусинками кенте, прибыл в паланкине под пестрым праздничным зонтом. На грудь правителя бесчисленными рядами спускались золотые ожерелья, а широкие золотые браслеты скрывали руки от кисти до локтя. В руке он держал разукрашенный слоновый хвост, которым приветственно махал ликующей толпе. Мальчик лет двенадцати, олицетворяющий душу вождя, сидел напротив него, сжимая в руках меч — символ верховной власти.
За Оманхене, утопая в пышных одеждах из зеленого и красного бархата, следовал Адонтехене, второй по значению человек племени. На его голове красовалась повязка, отделанная олотыми пластинами.
Один за другим под яркими зонтами прибывали вожди селений. Каждый раз, когда на землю опускался очередной паланкин нескончаемой процессии, барабаны отмечали это победоносным громом, и в толпе раздавались восторженные клики.
Оманхене уселся на помосте рядом с районным комиссаром капитаном Хоббсом и старейшинами племени. Шут Саса в нелепых пестрых штанах и шапке из обезьяньей шкуры корчил рожи перед Оманхене, искоса поглядывая на него, кувыркался, кривлялся, но вождь даже не улыбнулся: по этикету ему не полагалось смеяться на виду у всех.

Городской парк являл собой захватывающую картину языческого великолепия. Вожди, каждый со своей свитой, расположились под праздничными зонтами всевозможных цветов. Сверкали на солнце золотые жезлы жрецов и гриотов [Гриоты — африканские народные историки и сказители. Каждый знатный род обычно имел собственного гриота-архивиста, который жил и кормился при дворе своего господина, а часто и воспитывал его детей]. Женщины в вышитых нарядах из пестрого шелка или бархата, с великолепными прическами, украшенными золотыми шпильками и заколками, напоминали роскошных тропических бабочек. Юноши в развевающихся кенте степенно прохаживались по площади; на головах у них сверкали повязки из переплетенных шелковых лент.
Под непрерывную дробь барабанов, задававших ритм, девушки начали ритуальный танец. Они порывисто устремились вперед, затем, плавно поводя плечами, разделились на два ручейка. Особенно хороша была танцовщица в кенте с рисунком из красных, синих и зеленых квадратов, которая двигалась с легкостью и очаровательной грацией дикого лесного зверька. Оманхене, пронзенный ее красотой, бросил танцовщицам пригоршню монет. Девушка улыбнулась, когда на нее со звоном посыпался золотой дождь. Все, кроме той, которой предназначался щедрый дар, начали быстро подбирать монеты. Она же как ни в чем не бывало продолжала танцевать.

Оманхене обратился к своему преданному гриоту:
— Кто эта прекрасная танцовщица?
— Увы, я не знаю ее.

У пятидесятилетнего Наны Адаку II было сорок жен, но новая красавица взволновала его так, будто он всю жизнь — в награду или в наказание — прожил с одной-единственной женой. Желание нестерпимым огнем обожгло его. Все сорок жен настолько наскучили вождю, что в последнее время он забывал даже их имена. Его последняя, молодая, жена разрыдалась от обиды, когда он назвал ее Одой — именем своей первой жены, старой и уродливой.
«Эта танцовщица совсем не похожа на них, — подумал вождь, — с ней во дворце станет веселее». И он снова повернулся к толкователю:
— Я заплачу за нее сто фунтов.
— Но, Нана, возможно, она уже замужем.
— Ее муж получит отступного — сколько захочет. — Гриот отлично знал своего Оманхене: если уж ему приглянулась какая-нибудь красотка, он добьется своего.
— Возьми у главного казначея пятьдесят фунтов, найди ее родственников, отдай им деньги; оставшиеся пятьдесят фунтов она сама получит вечером во дворце. Передай свой жезл Коджо и немедленно приступай к делу.

Нана Адаку II не любил тратить время попусту. Попадая под власть женских чар — будь то нежный голосок, блеск глаз, точеная ножка, — он становился нетерпеливым, неистовым и не находил покоя, пока не добивался желанной цели. В этом он не отличался от большинства мужчин. Но мужчины — циники и способны, расточая комплименты, соблазняя и соблазняясь, предусмотрительно думать о том, как бы не связать себя на всю жизнь по рукам и ногам. С другой стороны, и сами женщины в этом смысле теперь гораздо рассудительнее. Их не слишком волнует мужская красота. А потому и свадьба заманчива лишь в том случае, если у избранника туго набитый кошелек и прочное положение в обществе. Так, кстати, возникает и новый тип современной женщины — практичной, по-мужски расчетливой. Такая или ищет мужа, непременно совмещающего качества прекрасного любовника с достоинствами состоятельного покровителя, или вообще не выходит замуж.

Но пора вернуться к Нане Адаку II, которому к шести часам уже приелось шумное сборище, и он с облегчением вздохнул, вновь очутившись в своем паланкине.
Заколыхались праздничные зонты, вожди уселись в паланкине, забили барабаны, еще громче зашумела толпа…
Вскоре спустились сумерки. Опустели беседки из пальмовых листьев, устроенные в городском парке.

Приняв ванну, Оманхене облачился в зеленое одеяние, расшитое золотом, и удобно расположился в уютной гостиной на обитом бархатом диване. Двое слуг обмахивали его с обеих сторон опахалами из страусовых перьев. Конверт с пятьюдесятью фунтами дожидался своего часа. Оманхене знал, что его гриот — человек расторопный, не лишенный дипломатических способностей, можно не сомневаться, что уже сегодня прелестная незнакомка будет во дворце.

В предвкушении райского блаженства он, должно быть, задремал. Очнувшись, вождь увидел у своих ног коленопреклоненную девушку. Он поднял ее, усадил подле себя на диван.
— Ты не жалеешь, что пришла? Как тебя зовут, милая девочка?
— Эффуа, мой господин и повелитель.
— Красивое имя, под стать тебе самой. Вот возьми остальные пятьдесят фунтов выкупа. Мы тайно поженимся сегодня вечером, а церемонии отложим на потом.
Нана Адаку II отнюдь не первым использовал этот прием: и цивилизованные, и не очень, и вовсе дикари — во всем мире мужчины говорят в минуты искушения одно и то же.
— Можно мне отдать эти деньги матери, она там ждет? — спросила рассудительная красотка.
Вождь утвердительно кивнул. Эффуа вышла и быстро вернулась.
— Нана, моя мать и члены моей семьи благодарят тебя за столь щедрый дар.
— Пустяки, моя красавица, — отмахнулся вождь, перебирая бусы из слоновой кости, уютно устроившиеся на ее прелестной груди.
— Они считают, что я доставляю тебе особое удовольствие, раз ты делаешь мне такие подарки, — сказала она, застенчиво улыбнувшись.
— Милая, но ты же просто очаровательна. Разве у них нет глаз?
— Прости, мой повелитель, но я и сама что-то не понимаю тебя.
— Не понимаешь, моя скромница? Да ты только посмотри на себя вон в то большое зеркало.
Лукаво улыбнувшись, девушка подошла к зеркалу, полюбовалась собой. Потом кокетливой походкой приблизилась к Оманхене и прильнула к его груди.
— Ты очень красива, Эффуа. — Вождь провел рукой по ее черным блестящим волосам, столь искусно заплетенным в косы.
— Но, господин мой, ведь я всегда была такой, разве нет?
— Думаю, что да, красавица, но я-то увидел тебя только сегодня.
— Только сегодня?
— Ну да, любимая.
— Разве ты забыл?
— Что?
— Ты же заплатил пятьдесят фунтов… и женился на мне два года назад.

Перевод М. Теракопян

http://fem-books.livejournal.com/1161723.html

Дядя Алик приходит в мой магазин всегда после обеда. Он спрашивает, где его стул, садится и многозначительно молчит. Ему нравится, когда идет бурная торговля. Он может смотреть на этот процесс долго и с удовольствием, как пьяный романтик на костер.

– Как ваши дела? – интересуюсь я, пока нет клиентов.

– Володя, мне семьдесят пять. Какие могут быть дела, когда первая половина пенсии уходит на еду, а вторая – на её анализы? Зачем вам мои жалобы? Это не ходовой товар. Хотите услышать за чужое здоровье, идите в очередь в поликлинике и берите там все это счастье оптом. Я сегодня по другому делу.

– Я весь – одно большое ухо.

– Володя, у вас есть автомобиль?

– Есть.

– Я знаю, что есть. Но мне кажется, вам должно быть приятно, когда вас об этом спрашивают. Так вот, я имею, что предложить до кучи к вашему высокому статусу владельца «Жигулей». Я хочу практически подарить вам одну шикарную вэщь.

Он бережно разворачивает пакет, извлекает оттуда старые, потертые часы с блестящим браслетом.

– Вам ничего не надо делать. Просто выставите локоть из окна. Пусть солнце поиграет немного на богатом ремешке. Через пять минут в машине будет сидеть орава таких роскошных ципочек, что даже я, Володя, на полчасика бы овдовел. А вы знаете, как я люблю свою Ниночку. Остальные женщины будут кидаться вам под колеса и оттуда проситься замуж.

На лице ни тени улыбки. Он почти никогда не шутит, он так мыслит.

– Вы только подумайте: часы, ципочки, машина, и со всего этого поиметь удовольствий за каких-то сто никому, кроме меня, ненужных гривен.

– Двадцаточку насыпать можно. Да и то – из большого к вам уважения. Ваш «богатый» ремешок сильно инкрустирован царапинами, – без энтузиазма верчу я в руках ненужную мне «вэщь». Дядя Алик берет паузу и задумчиво смотрит сквозь очки в окно.

– Знаете что, Володя? Я дам вам один хороший совет, и вам это ничего не будет стоить. Пойдите в наше ателье, спросите там тетю Валю и попросите пришить вам большую пуговицу на лоб.

– Зачем?

– Будете пристегивать нижнюю губу. Двадцать гривен за почти швейцарские часы?! Даже не смешите мои мудебейцалы. Это часы высшего сорта! Сейчас этого сорта даже детей не делают. Эта молодежь с проводами из ушей и витаминами из Макдональдса… Её же штампуют какие-то подпольные китайцы в Бердичеве. Сплошной брак.

Он делает неповторимый жест рукой, означающий высшую степень негодования.

– Володя, у меня есть пара слов за эти часы. Я всегда был человек, душевнобольной за свою работу. У меня никогда не было много денег, но мне всегда хватало. Так научил папа. Он был простой человек и сморкался сильно вслух на концертах симфонического оркестра. Но, как заработать, а главное – как сохранить, он знал. Папа говорил, что надо дружить. Так вот, о чем это я? Да, на работе я дружил с нашим бухгалтером Колей.

– Это у вас национальная забава – со всеми дружить.

– А как по другому? Слушайте дальше сюда. Сверху у этого Коли была большая голова в очках. А снизу – немного для пописать, остальное – для посмеяться. В общем, с бабами ему не везло, страшное дело. А у меня была знакомая, Зиночка Царева, с ней я тоже дружил. Такая краля, что ни дай божэ. И я пригласил ее отметить вместе тридцатилетие нашей фабрики. Первого июня, как сейчас помню. И тут у нас объявляют конкурс на лучший маскарадный костюм. Ну, вы же знаете, я – закройщик, мастер на все руки. Сделал себе костюм крысы: ушки, хвост, голова. Чудо, а не крыса. Зиночке сообщил по секрету, что буду в этом костюме. Вы следите за моей мыслью?

– Обижаете.

– И знаете что? Вместо себя, в этот костюм я нарядил шлимазла Колю, показал на Зиночку и сказал «фас», а сам собрался поехать в санаторий. Бухгалтер в костюме крысы… Он смеялся с себя во все свои два поролоновых зуба.

Дядя Алик усмехается и смотрит на меня, выжидая, что я оценю всю тонкость юмора, как минимум, заливистым хохотом. Улыбаюсь из вежливости.

– И вот еду я на встречу с квартирантами, чтобы сдать на лето свою однокомнатную, заезжаю на заправку и что я вижу? В шикарном автомобиле «Жигули» первой модели с московскими номерами сидит обалденная цыпа и умирает с горя. Деньги у нее украли, а ехать надо. Эта профура просит меня заправить ей полный бак и двадцать рублей на дорогу, а за это предлагает рассчитаться очень интересным способом не с той стороны. Да, это сейчас молодежь кудой ест, тудой и любит. Володя, вы не в курсе, что они хотят там оплодотворить? Кариес? Я тогда об этом только слышал от одного старого развратника Бибиргама, ходившего в публичный дом до революции, как я на работу. В то время это считалось извращением, тем более за такие деньги.

– И вы проявили излишнее любопытство…

– Излишнее – это совсем не то слово. Там получился такой гевалт, что вы сейчас будете плакать и смеяться слезами. Отъезжаем мы с ней в посадочку. Она сама снимает с меня панталоны и тащит все, что в них болтается, себе в рот. Азохен вей, что она вытворяла! Этой мастерице нужно было служить на флоте – ей завязать рифовый узел, не вынимая концов из рота, как вам два пальца на чужой ноге описать. Я прибалдел, что тот гимназист. Приятно вспомнить, – он ненадолго замолкает, прикрывает глаза, по его лицу блуждает довольная улыбка.

– Я сейчас подумал: может, нынешняя молодежь таки все правильно делает? Так вот. Почти в финале я вижу, как мою «Волгу» вскрывают какие-то три абизяны. Представляете? Я выскочил наскипидаренным быком и без штанов побежал спасать имущество.

– И что? Отбили ласточку?

– Володя, посмотрите на мою некрещеную внешность. Вам оттуда видно, что я не Геракл? Или вы думаете, они испугались моего обреза? Бандиты немного посмеялись, и я накинулся на них, как голодный раввин мацу. Я рвал их зубами и получал за это монтировкой по голове. Володя, там остался такой шрам, такой шрам… Я никогда не брею голову – не хочу, шобы мой верхний сосед Борис Моисеевич, дай бог ему здоровья, видя как я иду через двор в магазин, кричал со своего балкона: «Смотрите, смотрите! Залупа за семачками идёт!». Он это и так кричит, но если бы я брился, Борис Моисеевич оказался не так уж неправ. А это обидно. Остался со шрамом, зато без трусов и машины. Что интересно, эта топливная проститутка таки спасла мне жизнь.

– Как? Разве она не была в сговоре с угонщиками?

– Конечно, была. Но эти три адиёта так поспешно погрузились в мою «Волгу», как барон Врангель на последний пароход до Константинополя, и на первом же повороте расцеловали телеграфный столб. Тормоза отказали. А я в больницу попал на три месяца.

– Хорошо, что так обошлось.

– Какое обошлось? Шо вы такое говорите? Квартира несданной все лето простояла! Это были страшенные убытки. Потерянное лето шестьдесят восьмого…

– А с Колей-то что?

– А что ему сделается? Он так танцевал с Зиночкой, не снимая верхней части костюма, что ровно через девять месяцев у них пошли крысята.

– Забавно.

– Да, Володя, кто скажет вам, что в СССР секса не было, плюньте ему в лицо. А потом киньте туда камень. Все было. Тогда женщина могла забеременеть оттого, что заходила в комнату, где пять минут назад кто-то делал детей. На каждом советском головастике стоял ГОСТ и знак качества. Отцовство подстерегало меня на каждом шагу, но я не давался. А Коля поднял белый флаг с первого выстрела. Я танцевал у них на свадьбе, как скаженный. Сейчас Коля ходит весь во внуках и говорит мне спасибо.

– Так при чем тут часы?

– Ах, да. Часы… Разве я не сказал? Их и путевку в санаторий я выменял у Коли на костюм крысы.

– Хе-хе. Получается, вы променяли Зиночку на часы.

– Вы, конечно, исказили мне картину. Но даже если и так. Я сделал это по дружбе. К тому же, Зиночка была очень советская, а часы – почти швейцарские. Улавливаете две эти крупные разницы? Вы хотите сказать, это не стоит сто гривен?! За Зиночку Цареву?! Это была такая краля…

– Думаю, стоит, – улыбаюсь и достаю деньги.

– Учтите, что сегодня я не принимаю купюры, где ноль нарисован только один раз. Мне будет стыдно покласть их в карманы моих парадно-выходных брук. Я хочу достать при моей женщине цельную сотню и пойти с обеими в кафе «Мороженое».

– Хорошо, дядя Алик, – я нахожу самую нарядную хрустящую сотню. Он с достоинством прячет деньги в карман и уходит.

А недавно, раскрутив часы, я обнаружил внутри современный механизм с батарейкой и надпись на крышке «Made in China». Ну, что сказать? Мастер.

http://nataly-r.livejournal.com/611847.html

i_legal_alien

http://a-zaxar.livejournal.com/2266048.html

  Едва только в Ленинграде 1941 года раздавался сигнал воздушной тревоги, как в небо поднимались «ястребки» – самолёты-истребители. Они защищали Великий город.
  В те суровые дни на Ленинградском радио был создан образ молодого бойца Сени Ястребкова. Фронтовики всегда с нетерпением ждали очередной передачи с его участием.
  При подготовке одной из программ не хватало песни.
  Композитор Соловьёв-Седой наиграл мелодию.

  — Слов нет, музыка хороша, — сказала находившаяся в студии поэтесса Людмила Давидович.
  — Музыка хороша, — согласился режиссер, — но завтра передача, а слов – нет.
  На следующее утро Давидович принесла «слова».
  Программа вышла в эфир. Не успев выучить стихи наизусть, песню исполнил с листа игравший роль Сени Ястребкова, тогда молодой, ныне народный артист СССР Александр Борисов.
  Её подхватили и запели ленинградцы, а потом она понеслась по всем фронтам Великой Отечественной войны.
  Песня называлась «Играй, мой баян».
  ... Мы праздновали двадцатилетие прорыва Ленинградской блокады. Кто-то включил магнитофон. Раздалась знакомая мелодия.
  — Вы помните, как эта песня была написана, — сказала мне Людмила Давидович. — А вот связанный с ней эпизод. После войны я переехала в Москву и, чтоб получить прописку, пришла с заявлением к начальнику милиции.

  — Чем вы занимаетесь? — спросил он.
  — Я литератор. Пишу песни.
  — Какие песни?
  — Разные... Вот, например, «Играй, мой баян».
  — Что?! — сказал начальник. — «Как под-ру-угу, мы Родину любим свою...» Это вы? А не Соловьёв-Седой?
  — Он написал музыку, а я – слова.
  — Что же вы сразу не сказали? — сердито улыбнулся начальник. — Вас можно прописать по всей линии фронта, от Белого до Чёрного моря. — И поставил резолюцию.

http://valsur.livejournal.com/335230.html

  Ученик Леонидова – народный артист РСФСР И. Рапопорт рассказывает, как Леонид Миронович в споре о ненавистном ему формалистическом театре сказал:
  — Идёшь по улице, видишь что-то фиолетовое, подходишь, оказывается дерьмо. Отвернёшься и пройдёшь мимо. Но ведь фиолетовое, вот и подходят, смотрят.
  Заранее условившись, мы встретились с Леонидом Мироновичем в Театральном институте. Он пригласил меня на свою лекцию. У входа в аудиторию к Леонидову подбежал студент. Почтительно склонясь, он заговорил:
  — Леонид Миронович! Я счастлив... Я благодарен... На вашей прошлой лекции я понял... Вы...

  Леонидов приостановился, стукнул тростью об пол и всей грузной своей фигурой повернулся к собеседнику. Один глаз у него прищурился, а другой, круглый, широко раскрытый, впился в студента. Тот словно поперхнулся и смолк.
  Нависла пауза.
  — Молодой человек, — тихо сказал Леонидов, — тот, кто всё понимает в искусстве, не понимает в нём ничего.
  И следом, будто про себя, уже не студенту, а куда-то в пространство:
— Неверная у подхалима карьера. Девять задов вылижет, а десятый так с ним обойдётся, что ни в какой бане не отмоется.
  Студент растворился. Будто и не было.
  Мы вошли в аудиторию.

http://valsur.livejournal.com/335007.html