Это гениально! :)))

1,  2,  3,  4,  5, 6, 7, 8, 9

только брызгали нытьём и страданиями.
Я не желал уезжать, как большинство моих соотечественников - в спешке, впопыхах, засунув в носок пару тысяч баксов и выучив "айм из э раша".
К своей выстраданной эмиграции я подошёл основательно.

Я бродил по барахолкам и скупал вещи, хоть немного похожие на антиквариат. Портсигары с профилем Ленина, комсомольские значки, советские кокарды. Исходившее от них трупное дыхание тоталитаризма сулило неплохие деньги за пределами мордора.

В каком-то журнале я прочитал о шубах из кротового меха и поразился их цене. Я вспомнил множество кротовых нор в пригороде и понял, что не воспользоваться таким шансом было бы глупо.
Следующий месяц я посвятил истреблению кротов. Это было несложно - кроты вызывали у меня инстинктивное отвращение. Их отвратительные тупые морды, грязные усы, большие трудовые руки - всё это было мне настолько чуждо, что подчас казалось, что я занимаюсь уничтожением инопланетян.
Вечером, отдыхая, я смотрел на развешенные на балконе шкурки и думал, как же эти кроты напоминают мне население этой страны. Всю жизнь в говне и грязи. Всю жизнь в невнятном копошении. Не знают, что такое солнце. Ветер. Свобода. Даже не думающие об этом, увлеченно пожирающие червей. А ведь могли бы выползти наружу. Посмотреть слепошарыми глазами на солнце. Глотнуть воздуха. И начать жить нормально - есть яблоки и пьяную вишню, любоваться звёздами, петь с соловьями... Но нет. И поэтому к ним прихожу я, с шилом и саперной лопаткой. Это справедливо.

Довольно скоро шуба была готова. Шил я её по интернет-самоучителю, и поэтому крой вышел не очень - кое-где торчали нитки, с некоторых шкур я забыл отрезать лапы, но, очевидно, что в кротовьей шубе - главное мех, и поэтому результат меня полностью удовлетворил.

Следующим шагом на пути в эмиграцию была негр. На мамбе я познакомился с чернокожей проституткой из Уганды. Мы встретились у неё в общаге. Негритянка попросила деньги вперёд. Это меня несколько обескуражило, впрочем, по случайности, нужная сумма была у меня с собой. С помощью транслэйта, на ломанном полуанглийском, я объяснил ей, что являюсь геем, планирую просить по этой причине убежище в Европе, и пригласил её составить мне компанию. Жадная африканка согласилась - видимо, в России ей было холодновато. Я, раз уж уплочено, воспользовался её услугами и тайком вывез из общежития в свою съёмную квартиру.
Вела она себя тихо, давала безотказно и уже бесплатно, целыми днями читала книги на английском. Я попытался в них разобраться, но так и ничего и не понял. Какая-то Betty Friedan "The Feminine Mystique", какая-то Narayan Uma "Dislocating cultures: identities, traditions, and Third-World feminism" - большая часть её книг пестрела словами "gender" и  "postcolonial". Не думаю, что это было что-то любопытное - ну, чего хорошего может читать женщина? Да ещё и негр.

- Эх ты, гендер-трансгендер, - ласково говорил я, трепал по кучерявым волосам и вёл в кровать.

Жили мы на доходы с порнорассказов, которые я писал на сайт шотхотстори.ру. Платили немного, но нам хватало на нехитрую еду и ежедневные походы в солярий - их я совершал в рамках подготовки к эмиграции. Через некоторое время, видимо из-за плохого оборудования, кожа моя приобрела странный лимонно-земляной цвет, что, впрочем, меня не слишком расстроило - важен был сам факт.

Почти всё было готово к отъезду. Свой последний рассказ на порносайт я писал, уже взяв билет на поезд в Молдавию.
Кишинёв был почти европой. Несмотря на бедность, в нём дышалось много легче, чем на родине. Но мы не планировали останавливаться в столице. Мы ехали дальше.

Темной декабрьской ночью мы с негритянкой, я так и не узнал, как её зовут, вышли на тонкий лёд реки Прут и медленно двинулись к румынскому берегу. Я - в кротовьей шубе, с рюкзаком полным значков, марок и спичечных этикеток. Она - в болоньевой куртке и с очередной книжкой под мышкой.
На середине реки я остановился, обернулся к оставленному берегу и достал из рюкзака свой распечатанный рассказ с шотхотстори. Вслух я его читать не стал, не было времени, а просто свернул самолетик и запустил в сторону России.

Пастух так редко видел людей, что постепенно забывал свое имя.
Он никогда не давал имен козам, которых он пас, и ему представлялось справедливым и собственное безымянное существование.
Он месяцами бродил со стадом по горным выпасам; ни о чем не думал, а ум его включался в редкие моменты пересчета коз.
Хотя, последнее время пастух стал беспокоится из-за поведения одной из них - молодой, пестрой козочки с выразительными, будто бы накрашенными глазами, нехарактерными для коз полными губами и не по возрасту большим выменем.
В то время, как остальное стадо паслось на лужайках, она вскарабкивалась на камни и старалась держаться поближе к сидящему на них пастуху. Во время переходов она тоже шла рядом с ним, стараясь ненароком коснуться его бедром.
Однажды, встав на привал, пастух по обыкновению навалил еловых веток около костра, бросил поверх них кусок парусины и лег спать. Уже засыпая, он почувствовал шевеление рядом с собой и открыл глаза.
В угасающем свете от костра он увидел рядом с собой на парусине молодую козочку. Она лежала на боку, спиной к пастуху, и прижималась своим огузком к его чреслам. Вымя ее будто бы светилось в призрачном свете углей. Машинально он взялся за него и несильно сдавил, пропустив сосок между пальцев. Козочка застонала и заелозила задом, словно вворачиваясь ему в пах.
Ошущение греха, неправильности происходящего поразило мужчину. Он откатился от козочки и перевернулся на спину.
"Так нельзя" - билось у него в голове, - "сегодня коза, а завтра что, родину продам?".
Додумать он не успел.
Сверху на него навалилось мягкое тело козочки, а в рот проник ее длинный сладкий язык. Пастух уже не мог сопротивляться. Он жадно целовал ее мохнатую шею в колтунах, и чувствовал, как ловкие копыта расстегивают его ремень.
Козочка расстегнула штаны пастуха и резким движением насадилась на его член.
- Не так быстро, - сдавлено попросил пастух.
- Поучи меня еще, - грубо ответила козочка, не прекращая бешеной скачки.
"Она разговаривает", - думал пастух с удивлением, и чувствовал что кончает. Эхо его крика разнеслось по горам.
Козочка остановилась, посмотрела на глуповатое после оргазма лицо пастуха и медленно слезла с него. Достав из кармана его штанов самокрутку, козочка легла на спину, раскинула копыта, и закурила.
- Завтра родину продашь, - лениво сказала она.
Пастух открыл рот, чтоб возразить, но так и не смог ничего ответить.
На следующий день он продал родину.

Самолетик пролетел совсем недалеко.

Через пять минут мы ступили на румынский берег. Было темно и тихо, а воздух был пронизан свободами, правами и, казалось, жасмином и жимолостью. Я чувствовал себя кротом, вылезшим из норы.
Мой восторг был прерван появлением румынских пограничников.
С достоинством поклонившись, я произнес заученную фраза.

- Айм э рефуге фром Сирия. Сэйв ми фром зе блуди рашн бомбинг. Путлер капут. Асад капут. Либерти!

Пограничники молча светили на меня фонарями. Я надеялся, что мой землистый солярийный загар сойдёт за сирийский цвет кожи.
Один из них приблизился и потрогал кротовую лапу, торчащую у меня из шва подмышкой. Второй открыл рюкзак и брезгливо достал оттуда значок гто.
Негритянка что-то быстро лопотала на английском.

- Фридом фор Украйна! Сдобшиздуб! Берите, всё это ваше, - нервно сказал я, показывая на рюкзак. Документы с собой я стратегически не взял.

Пограничник вытряхнул все марки и этикетки на талый снег, и поковырял сапогом. Его ничего не интересовало. Мужлан не чувствовал дыхание Истории. Он подошёл ко мне, взял за роскошный воротник и потащил к реке.

- Чаушеску пидарас! Траяску Романиа Маре! - выкрикнул я с надеждой. Пограничника это не остановило. Он направил на меня ствол автомата и повел им по направлению к противоположному берегу.

Делать было нечего. Неторопливо я двинулся к родине. Румын ускорил моё движение, дав пинка.

Уже на середине реки я понял, как меня разочаровала и утомила европа. Изначально было глупостью