Художник Юлий Абрамович ГАНФ

    Театру Сатиры в юбилейные дни в числе прочих благ мне хочется пожелать хороших, веселых пьес.
    Увы, бывает так: автор определил свое творение комедией, и поэтому-то во множестве мест ремарки: Смех... Смеются... Весело смеются и т. п.
    Я охотно допускаю, что автор действительно искренно и заливисто смеялся в этих местах, но, увы, oн в этом деле первый и последний человек, которому смешно.
    В дальнейшем происходят следующие события: безуспешно попытавшись рассмешить директора, замдиректора, завлитчастью, главрежа, администратора и зашедшего на огонек бутафора, автор читает свою пьесу актерам. «Павел смеется», «Вася хохочет», «Иринка заливисто...», «Петька переливисто», «Тоня как колокольчик», «Все ребята весело хохочут», — бросает он в молчаливую, сосредоточенную толпу актеров. За полтора часа читки автор этот от имени женщин и мужчин смеялся столько, что даже осовел. Он жадно пьет воду и жадно глядит на актеров. Они тоже осовели, полное всеобщее осовение. Директор и замдиректора, слушающие пьесу во второй раз, осовели больше всех, пьеса в кратких обсуждениях признана интересной, отражающей, отображающей комедией.


      Во время застольного периода все обстоит прекрасно. Режиссер изо всех сил не пускает актеров играть. Это ему удается: они не хотят играть. Некоторых, неправильно понявших режиссерское предписание «не играть пока что» и опаздывающих, пропускающих репетиции, одергивают — и все идет прекрасно.
      Исключением в грустном коллективе является автор, который вдруг улыбнется, вдруг засмеется. Но все знают, что он человек нервный, не очень здоровый, и относятся к этому без удивления.
      Во время репетиций на сцене дело обстоит хуже.
      — Вам здесь смеяться надо, Петр Петрович,— говорит режиссер актеру.
      — Смейтесь сами! — отвечает несдержанный актер.
      — Я попросил бы вас соблюдать трудовую дисциплину! — кричит режиссер.— Это уже не первый случай, когда вы отказываетесь смеяться во время репетиций. Может быть, вы и на спектакле не будете смеяться?
      — На спектакле видно будет,— отвечает уклончиво актер.
      Вмешивается автор. Он старается говорить ласково, убеждающее.
      — Неужели вам не смешно? — спрашивает он. — Это место насыщено смехом. Ну вот смотрите. Вы подходите к Любке с желанием её обнять, она оборачивается и показывает вам кулак. Неужели же, простите меня, в актерской среде нет еще настоящего понимания глубины явлений...
      — Я буду смеяться на генеральной, — мрачно вставляет актер.
      Вечером автор приглашает актера к себе. Часа через два такой разговор.
      Актер. Я тебя люблю, Коля, я тебя больше всех на свете люблю. Все, все проси у меня, но смеяться не могу... понимаешь...
      Автор. Во-первых, я не Коля, а Борис, но не в этом дело. Я прошу тебя, ну для меня, только в особо насыщенных местах хотя бы.
      Актер. Ладно, только для тебя. Ты мне отметь эти особо насыщенные места, я буду смеяться. H до чего же я тебя, Сережа, люблю...

      И вот на спектакле сцена хохочет — в зрительном зале молчание.
      Это, собственно, конец. Конечно, я сгустил краски. Уж очень не люблю скуки в театре.

http://valsur.livejournal.com/429182.html