В Шендерович «Как таскали пианино»

Виктор Анатольевич написал в 1995 году рассказ (или лучше — этюд) "Как таскали пианино",

о сложной судьбе и чудесном перевоплощении простых российских грузчиков.

Публикуется с личного благословения автора.

В БЛОГЕ О КЛАССИЧЕСКОЙ МУЗЫКЕ

сайт

- "Оф...фен...ба...хер!" - прочёл Карабукин и грохнул крышкой пианино.

- Нежнее, – попросил клиент.

- А мы – нежно... От винта! – Движением плеча Карабукин оттёр хозяина инструмента, впрягся в ремень и скомандовал:
- Взяли!

Лысый Толик на той стороне "Оффенбахера" подсел и крякнул, принимая вес. Обратно он вынырнул только на площадке у лифта. Лицо у Толика было задумчивое.

- Тяжело? – сочувственно поинтересовался клиент.

- Советские легче, – уклончиво ответил Толик.

- В два раза! – уточнил Карабукин. Он часто дышал, облокотившись на "Оффенбахер".

Они стояли на чёрт знает каком этаже, а грузовой лифт – на третьем. Уже два месяца.

- Взяли, – сказал Карабукин.

Через пару пролётов Карабукин молча лёг лицом на "Оффенбахер" и лежал так, о чем-то думая, минут десять. Лысый Толик выпростался из лямки, сполз вниз по стене и протянул ноги в проход. Он посидел, обтёр рукавом поверхность головы и, обратившись в пространство, предложил покурить. Клиент торопливо распахнул пачку. Толик взял одну сигарету, потом подумал и взял ещё три.

Карабукин курить не стал.

- Здоровье бережёте? – льстиво улыбнулся клиент и сам покраснел от своей бестактности.

- Здоровья у нас навалом, - ответил цельнолитой Карабукин, разглядывая клиента, похожего на подержанную мягкую игрушку. – Можем одолжить.
Тот испугался:

- Не надо, что вы!

Помолчали, Карабукин продолжал рассматривать клиента, отчего тот ещё уменьшился в размерах.

- Сам играешь? – кивнув на инструмент, спросил он.

- Сам, – ответил клиент. – И дочку учу.

Наступила тишина, прерываемая свистящим дыханием Толика.

- На скрипке надо учить, – посоветовал Карабукин. – На баяне – максимум.

- Извините меня, – сказал клиент.

За полчаса грузчики спустили "Оффенбахер" ещё на несколько пролётов. Они кряхтели, хрипели и обменивались короткими сигналами типа "на меня", "стой", "ты держишь?" и "назад, блядь, ногу прищемил". Хозяин инструмента, как мог, мешался под ногами.

Потом Толик объяснил, что либо сейчас умрёт, либо сейчас будет обед.

Грузчики пили кефир, вдумчиво заедая его белой булкой. Глаза у них были отрешённые. Клиент, стараясь не раздражать, пережидал у "Оффенбахера".

- Толян, – спросил наконец Карабукин. – Вот тебе сейчас чего хочется?

- Бабу, – сказал Толян.

- Хер тебе на рыло, – доброжелательно сообщил Карабукин. – А тебе?

- Мне? – Не ожидавший вопроса, клиент слабо махнул рукой, подчёркивая ничтожность своих притязаний. – Мне бы – переехать поскорее... Я не в том смысле, что вы медленно! – торопливо добавил он.

- А в каком? – спросил Карабукин.

- В смысле: много работы.

- Это вот?.. – Карабукин пошевелил в воздухе растопыренной пятернёй.

- Да, - стыдясь себя, сказал клиент.

- А бабы, значит, тебе не надо? – уточнил Карабукин.

- Ну почему? – Клиент покраснел – Этот аспект... – И замолк, сконфуженный.
Они помолчали.

- А вам, – спросил клиент из вежливости, – чего хочется?

- Мне ?

- Да.

- Мне, – сказал Карабукин, – хочется сбросить твою бандуру вниз.

- Зачем? – поразился клиент.

- Послушать, как гробанётся, – ответил Карабукин. Клиент пошёл пятнами. - Ладно, ни бэ! – успокоил Карабукин. – Я пошутил.

Толик заржал сквозь булку.

- Что вы нашли смешного? – со страдальческой гордостью спросил клиент.

- А вот это... – охотно ответил Толик и двумя руками изобразил падение "Оффенбахера" в лестничный пролёт. И опять от души захохотал.

- Это не смешно, – сказал клиент.

- Ладно, – сказал незлобивый Толик, – давай лучше изобрази чего-нибудь. Чем зря стоять.

Клиент, в раннем детстве раз и навсегда ударенный своей виной перед всеми, кто не выучился играть на музыкальных инструментах, вздохнул и открыл крышку. "Оффербахер" ощерился на лестничную клетку жёлтыми от старости зубами.

Размяв руки, очкарик быстро пробежал правой хроматическую гамму.

- Во! – сказал восхищённый Толик. – Цирк!

Клиент опустился полноватым задом на подоконник, нащупал ногой педаль и осторожно погрузился в первый аккорд. Глаза его тут же затянуло поволокой, пальцы забродили вдоль клавиатуры.

- Ну-ка, стой, – приказал Карабукин.

- А? – Клиент открыл глаза.

- Это – что такое?

- Дебюсси, – доложил клиент.

- Ты это брось, – неприязненно сказал Карабукин.

- То есть? – не понял клиент.

Карабукин задумчиво пожевал губами.

- Ты вот что... "Лунную сонату" – можешь?

Очкарик честно кивнул.

- Вот и давай, – сказал Карабукин, – без этих ваших...

- Что значит "ваших"? – насторожился клиент.

- "Лунную сонату", – отрезал Карабукин, для ясности пошевелив в воздухе растопыренными пальцами. – Добром прошу.

- Хорошо, – вздохнул пианист. – Вам – первую часть?

- Да уж не вторую, – язвительно ответил Карабукин.

На звуки "Лунной" откуда-то вышла старуха, похожая на некормленное привидение. Она прошаркала к "Оффенбахеру", положила на крышку сморщенное, средних размеров яблоко, бережно перекрестила игравшего, поклонилась в пояс грузчикам и ушла восвояси.

- Вот! – нравоучительно сказал Толику Карабукин, когда соната иссякла. – Бетховен! Глухой, между прочим, был на всю голову! А у тебя, мудилы, уши, как у слона, а что толку?

- Сам ты слон, – ничуть не обидевшись, ответил Толик и, стуча несчастным "Оффенбахером" по перилам, они поволокли его дальше. Клиент морщился от каждого удара, прижимая заработанное яблоко к пухлой груди.

- Бетховен... – сипел Толик, размазанный лицом по инструменту. – Бетховен бы умер тут. Глухой... Да он бы ослеп!

На очередной площадке, отвалившись от "Оффенбахера", они рухнули на пол. Из лёгких вырывались нестройные хрипы. Клиент, стоя в отдалении, опасливо заглядывал в глаза трудящимся. Ничего хорошего, как для художественной интеллигенции вообще, так и, в особенности, для пианистов в этих глазах видно не было.

Клиент, напротив, любил простой народ. Любил по глубокому нравственному убеждению, регулярно переходившему в первобытный ужас. В отчаянном расчёте на взаимность он любил всех этих грузчиков, сантехников, шофёров, продавщиц... Гармония труда и искусства грезилась ему всякий раз, когда рабочие и колхозники родной страны при случайных встречах с прекрасным не били его, не презирали за бессмысленную беглость пальцев, а, искренне удивляясь, давали немного денег на жизнь.

- Можно, я вам сыграю? – не зная, чем замолить свою вину, осторожно предложил пианист.

- Потерпеть не можешь? – спросил Карабукин.

- Не, пускай, почему! – согласился Толик. – Концерт, блядь, по заявкам! – рассмеялся он. – Давай, луди!

Музыка взметнулась в пролёт лестничной клетки. Навстречу, по прямой кишке мусоропровода, просвистело вниз что-то большое и гремучее, где-то в недосягаемом далеке достигло земли и, ударившись об неё, со звоном разлетелось на части.

С последним аккордом клиент погрузился в "Оффенбахер" по плечи – и затих.

- Наркоман, что ли? – с уважением спросил Толик. – Чего глаза-то закатил?

- Погоди, – осёк его Карабукин, немного озадаченный услышанным. – Это – что было?

- Шуберт, – ответил клиент.

- Тоже глухой? – поинтересовался Толик.

- Нет, что вы! – испугался клиент.

- Здоровско! – Толик так обрадовался за Шуберта, что даже встал. – А я смотрите что могу.

Он шагнул к "Оффенбахеру", одной рукой, как створку шкафа, отодвинул в сторону клиента, обтёр руки о штаны, отсчитал нужную клавишу и старательно, безошибочно и громко отстучал собачий вальс. Каждая нота вальса живо отражалась на лице хозяина инструмента, но прервать исполнение он не решился.

В последний раз влупив по клавишам, Толик жизнерадостно расхохотался, и на лестничной клетке настала относительная тишина. Только в нутре у "Оффенбахера", растревоженном сильными руками энтузиаста, что-то гудело.

- Толян, – сказал пораженный Карабукин, – что ж ты молчал?

- В армии научили, – скромно признался Толян.

- Школа жизни, – констатировал Карабукин и повернулся к клиенту. – Теперь ты.

...День клонился к закату. Толик лежал у стены, широко разбросав конечности по лестничной клетке неизвестно какого этажа.

За время их мучительного путешествия по подъезду с "Оффенбахером" в полутёмном столбе лестничного пролёта прозвучала значительная часть мирового классического репертуара. Переноска инструмента сопровождалась вдохновенными докладами клиента о жизни и творчестве лучших композиторов прошлого. Сыграно было: семнадцать прелюдий и фуг, дюжина этюдов, уйма пьес и один хорошо темперированный клавир.

В районе одиннадцатого этажа Толик сделал попытку исполнить на "бис" собачий вальс, но был пристыжен товарищем и покраснел, что в последний раз до этого случилось с ним в трёхлетнем возрасте во время диатеза.
Они волокли "Оффенбахер", страдая от жизненной драмы Модеста Мусоргского, и приходили в себя, внимая рапсодии в стиле блюз. Полёт валькирий сменился шествием гномов, а земли всё не было. Лысый, крепкий, как у лося, череп Толика блестел в закатном свете. Чудовищное количество переходило в какое-то неясное качество: казалось – череп меняет форму прямо на глазах.

Напротив Толика, привалившись к косяку и с тревогой прислушиваясь к своей развороченной душе, сидел Карабукин.

- Это – кто? - жадно спрашивал он.

- Рахманинов, – отвечал клиент.

- Сергей Васильевич? – уточнял Карабукин.

Они стаскивали "Оффенбахер" еще на пару пролётов вниз и снова располагались для культурного досуга.

- А можно вас попросить, Николай Игнатьевич, - сказал Карабукин как-то под утро, – исполнить ещё раз вот это... – Суровое лицо его разгладилось, и, просветлев, он намычал мелодию. – Вон там играли... – И показал узловатым пальцем вверх.

- "Грёзы любви"? - догадался клиент.

- Они, – сказал Карабукин, блаженно улыбнулся – и заснул под музыку.
Через минуту в полутёмном пространстве раздался зычный голос проснувшегося Толика.

- Ференц Лист! – сказал Толик. Сильно испугавшись сказанного, он озадаченно потёр лысую голову. Потом лицо его разнесло кривой улыбкой. – Господи, твоя воля... – прошептал он.

Однажды Николай Игнатьевич съездил на лифте домой и привёз оттуда к завтраку термос чая, пакет сушек и бутерброды. Он был счастлив полноценным счастьем миссионера.

Грузчики не спали. Они разговаривали.

- Всё-таки, Анатолий, – говорил Карабукин, – я не могу разделить ваших восторгов относительно Губайдулиной. Увольте. Может быть, я излишне консервативен, но мелодизм, коллега! – как же без мелодизма!

- Алексей Иванович, – отвечал лысый Толик, прикладывая к шкафообразной груди огромные ладони, - мелодизм безнадёжно устарел! Ещё Скрябин писал Танееву...

Тут они заметили подошедшего клиента и внимательно на него посмотрели, что-то вспоминая.

- Простите, что вмешиваюсь, – сказал клиент. – Но давайте попьём чайку – и двинемся.

- Куда? – спросил Карабукин.

- Как "куда"? - бодро ответил клиент. – Вниз!

- Не хочется вас огорчать, Николай Игнатьевич, – сказал Карабукин и, повернувшись, нежно погладил лаковый бок "Оффенбахера", – но вниз мы пойдём без него.

- Как "без него"? – снова переспросил клиент.

- Одни, – ответил Толик.

- Как "одни"?

Грузчики переглянулись.

- Ну, ну, – сказал Карабукин. – Будьте мужчиной.

- Видите ли, - мягко объяснил Толик, – я ведь не подъёмный кран. И Алексей Иванович тоже. Согласитесь: унизительно тяжести на себе таскать, когда повсюду разлита гармония...

- Я вам заплачу... – позорно забормотал клиент, шаря по карманам.

- Эх, Николай Игнатьевич, Николай Игнатьевич, – укоризненно протянул Карабукин, – даже странно слышать от вас такое...

- Что деньги?.. – заметил лысый Толик. – Бессмертия не купишь.

Они по очереди пожали клиенту вялую руку, спросили у него адрес консерватории и ушли.

Клиент сел на ступеньку и минут пять неотрывно смотрел на "Оффенбахер". Он чувствовал себя миссионером, съеденным во имя Христа. Потом он мысленно попробовал "Оффенбахер" приподнять и мысленно умер. Потом воля к жизни победила, клиент вызвал лифт и направился к магазину.

Через пять минут он вернулся с тремя мужиками, которым как раз переноски "Оффенбахера" не хватало, чтобы нахерачиться, наконец, вдрибадан. Мужики впряглись в оставленные грузчиками ремни и с криком понеслись вниз.
Еще через пять минут, сильно постаревшие, они повалились на лестничную площадку и начали дышать, кто чем мог.

- Слышь, хозяин, – придя в себя, заявил наконец один из вольнонаемных, – ну-ка, быстро сбацал чего-нибудь.

- Ага! – поддержал другой. – Пока лежим.

- Ты это... – сказал третий и почесал голову сквозь кепку. – "Лунную сонату" - можешь?

Все трое уставились на работодателя, и он понял, что его звёздный час настал.

- А вот хер вам! – торжественно произнёс хозяин "Оффенбахера". – Тащите так!